Символ веры

 

Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли.

И в Иисуса Христа, Единственного Его Сына, Господа нашего, Который был зачат Святым Духом, рождён Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и погребён, сошёл в ад, в третий день воскрес из мёртвых, восшёл на небеса и восседает одесную Бога Отца Всемогущего, оттуда придёт судить живых и мёртвых.

Верую в Святого Духа, Святую Вселенскую Церковь, общение святых, прощение грехов, воскресение тела, жизнь вечную. Аминь.

 

Это – Апостольский Символ веры. Многие на Западе предпочитают его Никео-Цареградскому, считая последний слишком “техническим” (слово “единосущный”, по-английски звучащее как "consubstantial", вызывает особенно много нареканий). Никео-Цареградский Символ веры не только более насыщен богословием, он более психологичен или лучше сказать, он выявляет некую психологическую реальность, а также возможность иной реальности, которую я увидела только в контексте развертывающейся сейчас компании по всемирной вакцинации. А именно, Никео-Цареградский Символ веры делает совершенно яcным, что Христос не был убит против Своей воли:

 

И во еди́наго Го́спода Иису́са Христа́, Сы́на Бо́жия, Единоро́днаго, И́же от Отца́ рожде́ннаго пре́жде всех век; Све́та от Све́та, Бо́га и́стинна от Бога и́стинна, рожде́на, несотворе́на, единосу́щна Отцу́, И́мже вся бы́ша.

Нас ра́ди челове́к и на́шего ра́ди спасе́ния сше́дшаго с небе́с и воплоти́вшагося от Ду́ха Свя́та и Мари́и Де́вы, и вочелове́чшася.

Распя́таго же за ны при Понти́йстем Пила́те, и страда́вша и погребе́на.

И воскре́сшаго в тре́тий день по Писа́нием.

 

(И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рождённого от Отца прежде всех веков, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, не сотворённого, одного существа со Отцом, через Которого всё сотворено;

для нас людей и для нашего спасения сошедшего с небес, принявшего плоть от Духа Святого и Марии Девы и сделавшегося человеком,

распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого,

воскресшего в третий день согласно с Писаниями (пророческими))

 

Уточнение “распятого за нас при Понтии Пилате” указывает на то, что Он был взрослым человеком, а не младенцем, потому что младенцев не раcпинали – но это побочная, довольно-таки абсурдная мысль, которая никогда бы не пришла мне в голову вне контеста истории с коронавирусом. Только в этом контексте у меня возникла мысль, что, в отличие от Никео-Цареградского Символа веры, ничто в Апостольком Символе веры не указывает на то, что жертвоприношение Христа было совершено по Его свободному произволению:

 

“И в Иисуса Христа, Единственного Его Сына, Господа нашего, Который был зачат Святым Духом, рождён Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и погребён, сошёл в ад, в третий день воскрес из мёртвых.”

 

Учитывая, что самая суть христианской веры опирается на три главнейших факта: воплощение, cмерть и воскресение Иисуса Христа, полностью Бога и полностью Человека, Он легко мог бы умереть младенцем, так сказать, поставив галочки против всех эти пунктов. Христос был зачат, рожден, убит и затем воскрес/стал бессмертным. Или даже короче: зачем Ему ждать, чтобы умереть – Он мог бы родиться и умереть сразу же. Или еще лучше – Он мог бы быть абортирован (это дало бы крупный бонус, в этом случае Он бы избежал даже мимолетного соприкосновения с тяготами земной жизни), рассечен, препарирован и позже распространен среди верующих в Него, в качестве причастия. Мы бы ничего не потеряли.

 

Церковь учит, что в воплощении, cмерти и воскресении Иисуса Христа, полностью Бога и полностью Человека, человеческая природа как таковая и каждый человек (посредством личного выбора принять этот факт в акте веры) была привита к Богу и получила исцеление; Христос, родившись от женщины, умерев и воскреснув “протащил” нашу человеческую природу сквозь смерть, делая воскресение и бессмертие возможным для каждого из нас. Опять-таки, похоже, что наше спасение могло бы быть достигнуто, если бы Христос был убит в младенчестве или даже абортирован. Он все равно бы обладал человеческой и божественной природой (теми же субстанциями или свойствами), которые бы дали Ему возможность выполнить Свою задачу, а нам – принять Его в причастии, “источнике бессмертия” и быть спасенными.

 

Заметьте, что я ни в чем не погрешила против самого ядра догмы, т.е., что Христос воплотился, был убит, погребен и воскрес. Чудовищная картина, описанная выше, вполне в нее вписывается. Я не уверена, как мне назвать ее, возможно, догмой, полностью лишенной аспекта нормальной человеческой психики, догмой  дистилированного знания (знания не в библейском смысле, но более научного, т.е. знание неких фактов и полностью лишенное чувств по их поводу, нечто вроде реестра). Конечно, “богословия без психологии или без нормальной человечности” не может быть, просто потому, что Христос есть Сын Божий и Сын Человеческий и таким образом Он является воплощением богословия и психологии вместе, воплощенный Бог, выражающий Себя в/посредством совершенной человеческой психики. Или еще проще – Христос это личность, в которой человеческая и божественная природы обитают “нераздельно и неслиянно”. Из этого следует, что Спасение, его замысел и методы не могли иметь в себе ничего, что отрицало или искажало бы здоровую человеческую психику и личностность. Необходимо было, чтобы Христос желал спасти нас, необходимо было, чтобы Дева Мария сказала "да" Богу и чтобы св. Иосиф принял откровение о Сыне Божием и стал отчимом Иисуса. Необходимо было, чтобы Христос пожелал принести Себя в Жертву, потому что иначе Спасение никогда не смогло бы произойти [и причастие тоже].

 

Разница между историей Христа в Евангелии и историей гипотетического абортированного Христа заключается в Его воле и Его (воспринимаемой и признаваемой другими) Личностности, а также в нормальной человеческой психике Девы Марии и св. Иосифа. Примечательно, что если бы наше спасение было достигнуто абортом Младенца Христа, это значило бы, что Бог Отец, который пожелал, чтобы это произошло, был не Любовью, а кем-то, больше похожим на сатану. Такое “спасение” сделало бы всех участников – Деву Марию, Св. Иосифа и всех, кто бы воспользовался его плодами позже – бесчеловечными монстрами. С нашей, христианской точки зрения, “причастие”, плод подобного “спасения”, осудило бы всех, кто его принял.

 

 

Абортный материал

 

Это рассуждение никогда бы не появилось, если бы не история с вакциной от коронавируса. Несколько недель назад, когда мир возвестил долгожданное появление спасительных вакцин против COVID-19, я совершенно случайно открыла, что “финалисты гонки” использовали клеточные линии, происходившие от абортированных человеческих зародышей (плодов). До недавнего времени я не знала, что некоторые из давно существующих вакцин использовали, тем или иным образом, стволовые клетки человеческих эмбрионов включая вакцины от краснухи, которой я привилась около десятка лет назад, ничего не подозревая. Я не помню точно, как я узнала об этом; помню только, что в какой-то момент я оказалась на вебсайте Charlotte Lozier Institute, разглядывая таблицу под названием ‘Update: COVID-19 Vaccine Candidates and Abortion-Derived Cell Lines’ (“Обновление: кандидаты в вакцины от COVID-19 и клеточные линии, происходящие от абортов"). Думаю, что если бы таблица использовала эвфемизм вроде “стволовых клетoк”, я бы вряд ли поняла, что имелось в виду. Слова “происходящиe от абортов” были вполне ясны. Первой моей реакцией было чувство тошноты. (Технические детали, о которых я узнала позже, что “в самих вакцинах нет клеток, потому что эти клетки были использованы только как миниатюрные фабрики для выращивания вирусов”, а также потому, что “эти клетки являются не клетками абортированного плода, а их потомством (клонами)” ничего не изменили для меня, потому что то, что было сделано с тканью позже, никоим образом не могло стереть изначальный шаг, экстракцию этой самой ткани из убитого человеческого существа; определение человеческой плоти как “фабрики” – слово, которое использовали, чтобы разрешить вопрос этики – было особенно тошнотворно.) Как я понимаю, моей инстинктивной реакцией было нечто вроде “как они могут?” потому что ассоциация с “поеданием людей” немедленно возникла у меня в уме. “Каннибализм” было моей первой реакцией и поэтому, после дальнейшего изучения вакцин, я выбрала для себя “более этически приемлемые” вакцины, т.е. те, котоые были только тестированы на эмбрионных клетках, но не были сделаны из них, выражаясь не совсем технически точно, но правдиво по сути. Почему-то я ощущала это как менее проблематичный вариант, примерно как “ничто ужасное не войдет в мое тело”.

 

Я больше так не думаю. Я убеждена теперь, что все вакцины, в которых так или иначе был использован “абортный материал”, достойны ужаса и инстинктивного отторжения. Перемена в восприятии произошла в процессе изучения предмета, когда я впервые в жизни увидела высококачественные фотографии человеческого эмбриона/плода на различных стадиях развития, а также видео, часть журналистского расследования, которое бегло показало “продукт” аборта.

 

Несмотря на то, что я знала (верила, ощущала), что человеческий эмбрион является человеком и личностью с момента зачатия, т.к. связка “тело – душа” формируется именно в этот момент, увиденные фотографии и видео ударили меня осознанием “Это человек и личность!” на совершенно другом уровне. Он был физический или даже физиологический. Если кто-то может рутинно уничтожать человека как этот, давайте мы все начнем бросать новорожденных слепых котят на улицы и давить их, срезать свежераспустившиеся цветы и бросать их на обочины, наступать на выпавших из гнезда птенцов и раненых животных, относясь к ним как к мусору. Почему-то это не разрешено и большинство людей этого не делает. Вид преждевременно рожденного (абортированного) младенца, лежащего на “медицинской поверхности” (я понятия не имею, почему эти странные слова возникли у меня в уме, но я оставлю их, т.к. они передают сущность моего шока, когда человек так потрясен, что не может смотреть, намеренно старается не видеть ясно), обреченного быть убитым либо посредством “природы, которая возьмет свое”, как они выразились, либо с помощью евтаназии (документальный фильм был о абортах), наполнил меня не просто ужасом, но также и ощущением предельной оставленности, его крайней степенью. До этого я думала о людях, уничтоженных в нацистских концлагерях, как о символе предельной оставленности, но теперь я вижу, что была неправа. Хотя это и был ад, но еще не ад запредельной оставленности.

 

Я ощущаю тошноту при мысли, что я должна объяснить, почему “абортированное человеческое существо, лежащее на медицинской поверхности” является пределом инфернальной оставленности, вектор оставленности достигает ада. Возможно, это потому, что вид беспомощного и довольно хорошо сформировавшегося младенца вызывает инстинктивную жалость и желание спасти. Где-то за кадром находятся медработники, так что это вполне возможно (недоношенных детей рутинно спасают, если они желанны) – но медработники находятся там для того, чтобы младенец точно умер. Где-то рядом также есть мать, чья воля инициировала все это. Это – экстремальная оставленность в ее самой голой форме, потому что все, абсолютно все вокруг отвергают беспомощного человечка, личность и это конец – обшепринятый, приемлемый, законный конец. Не играет роли, как аргументируют некоторые, что младенец не в состоянии воспринимать свою оставленность сознательно. Чтобы знать, что мы делаем, нам не нужно, чтобы некто – скажем, больной человек, находящийся без сознания, знал, что мы его покидаем. Если мы бросим человека в бессознательном состоянии, забота о котором была нам доверена и он умрет потому, что мы намеренно оставили его, мы совершим убийство, даже если этот человек никогда не придет в сознание.

 

 

Oставленность посредством участия

 

Экстремальная оставленность, символизированная абортированным младенцем на медицинской поверхности, хоть и адская сама по себе, тем не менее может быть усовершенствована посредством еще большего расчеловечевания/деперсонализации, посредством отказа ему в подобающем человеку погребении (эти слова в данном контексте звучат крайне неуместно, даже экстравагантно) и отношения к нему как к чему-то неодушевленному, продукту, всего лишь источнику стволовых клеток под безличной аббревиатурой.

 

“HEK293” звучит как что угодно, но только не как человек. Почему-то довольно сложно, даже после того, как я увидела, как именно выглядят абортированные человеческие существа, держать в уме связку: вакцина от COVID-19 в пробирке и абортированное человеческое существо, человек, человеческая личность – возможно потому, что невозможно разглядеть в пробирке ничего, кроме прозрачной жидкости. И, однако, был человек, созданный по образу и подобию Божию, претерпевший предельную оставленность. Кроме причин, данных в предыдущей главе, аборт, т.е. убийство младенца, инициированное его собственной матерью, является абсолютной оставленностью еще и потому, что слово “мать, мама” ассоциируются с “источником безусловной любви, хранительницей жизни”, чем-то добрым и теплым и поэтому полностью противоположным убийству. Женской матке по природе своей полагается быть безопасным местом; некоторые даже выдвигают теорию, что идея Рая или некоего райского изобильного существования, не требующего прилагать усилий, чтобы найти еду, питье и укрытие, пришла из опыта нахождения в материнской утробе. Ребенок внутри матери, соединенный с ней пуповиной, может также служить символом надежной привязанности. Таким образом, аборт, будучи полной противоположностью безопасности, насильственным нарушением состояния безопасности, представляет собой мир, перевeрнутый вверх ногами, безумие.

 

И все же предельная оставленность, приведшая к убийству младенца, является естественной. Она, так сказать, принадлежит к нашему прогнившему миру, как проявление падшей человеческой природы, ее способности к крайнему злу. Это еще не ад, как извлечение органа из свежеабортированного тела младенца и использование его в качестве материала для создания чего-то полезного, потому что эти действия переходят границу между подразумевающимся существованием человеческого существа (обладающим личностностью) и отрицанием такового. Хотя мать и пытается предотвратить чувство ужаса (или хотя бы чего-то неприятного) от своего выбора абортировать ребенка, убеждая себя, что “там еще ничего нет, ребенка еще нет, это просто сгусток клеток”, она абортирует “сгусток клеток” только потому, что она знает, что этот сгусток вырастет в младенца, в полноразмерную личность, которая будет требовать ее внимания. Она абортитует не теперешний “сгусток клеток”, а будущее, которое уже присутствует и растет в ней, будущее, которого она не желает. Это означает, что мать, вне зависимости от того, хочет она признать это или нет, убивает личность. В подразумеваемом виде, личностность ребенка признается актом его убийства – в случае, если это конец истории.

 

Следующий шаг на пути оставленности, рассечение тела ребенка и извлечение из него ограна, необходимого для создания клеточной линии, решительно порывает с областью личностного, убийством человеческого существа, посредством отношения к нему как к бездушному продукту, просто источнику клеток. Использование “на благо науки” того, что осталось после убийства, определенно уничтожает личностность, через игнорирование достоинства человека, его личности. (После того, как я увидела детальные фотографии человеческого эмбриона/плода на различных стадиях развития, я не могу представить себе возможности неузнавания присутствующего в них такого же человека, неважно, верит ли смотрящий в Бога или нет.) Не уверена, каким образом доказать, что этот решительный шаг в ад, перешагивание через нулевую oтметку на метафизической шкале, из области + в область -, в анти-существование. Возможно, аналогия с концлагерем может помочь: я ощущаю, что уничтожение людей в них было еще не столь адским, как использование человеческой кожи для производства абажуров – желательно кожи с артистично выполненными татуировками. К сожалению, теперь я уже не могу логически доказать, почему нехорошо делать, а затем иметь такой абажур, десятилетия после того, как он был сделан; я думаю, вопрос сводится к нормальной человеческой психике, ее способности к эмпатии, а также к моральному закону внутри. В любом случае, я утверждаю, что создание “бессмертных” (или “сделанных бессмертными”, как говорится на английском – этот вариант точнее отражает суть дела) стволовых клеток (и называние их этим словом) является шагом гораздо дальше в ад, чем простое уничтожение тела абортированного младенца, без использования того, что может быть “полезным”.

 

Ситуация могла бы быть совешенно иной, если бы клетки были взяты у взрослого человека, который пожелал их дать, или из пуповины. Здесь нет ничего дурного; вектор оставленности/убийства полностью отсутствует. Вместо него – вектор отдавания. Здесь нет отрицания личности, потому что человек отдает часть себя по собственному желанию, т.е. делает то, что абортированный ребенок сделать бы не мог. Совершенно верно: плод не мог изъявить согласие на свой аборт либо на пожертвование себя науке ради блага других и поэтому вектор оставленности был усилен через игнорирование воли другого человека относительно его собственной жизни и тела. Вполне законно говорить о воле плода, несмотря на то, что он пока еще не может выразить ее словами, потому что изначальная воля, инстинктивая воля к жизни и росту присутствует у всех живых существ, включая эмбрионы, плоды и младенцев, человеческие и животных, иначе наш мир просто не существовал бы. (Замечу здесь бегло, что возможно создать необходимые клеточные линии, используя этически приемлемые источники. Они не так “первозданны”, как человеческие эмбрионы, поэтому с ними сложнее работать. Эта существующая возможность создания полностью этически приемлемых вакцин (несколько таких вакцин в настоящий момент находятся в процессе создания) увеличивает вектор расчеловечивания “HEK293” еще больше.)

 

Следующая, финальная стадия оставленности, которая является также и оправданием использования человека в качестве продукта – это собственно вакцинация, вакцинами, которые использовали, в том или ином виде, клетки абортированного человеческого существа. Принятие вакцин, оскверненных абортом, было недавно оправдано лидерами Римско-католической Церкви, с помощью концепции “remote material cooperation with the evil” ("отдаленноe материальноe участиe в зле"; имеется в виду, что принимающие вакцину не принимали участия в зле аборта, сделанного пятьдесят лет назад, извлечения органа из тела младенца для получения стволовых клеток и, наконец, создания вакцины – соответственно, участие в зле является “отдаленным”, т.к. зло “уменьшалось” по мере отдаления от факта аборта), одного из аргументов среди многих. Я надеюсь, что данное повествование проясняет, почему аргумент об “отдаленном материальном участии во зле” не работает здесь, при условии, что действия всех участников процесса рождения подобной вакцины в мир (а именно, начиная от матери и медработников в абортной клинике до тех, кто извлек ткань из тела и препарировал ее, тех, кто использовал препарат для вакцины и, наконец, тех, кто принял саму вакцину) будут рассматриваться не на уровне некоего коллажа из личных причин и обстоятельств, а на более весомом, глубинном уровне некоей главной движущей идеи или силы, лежащей в основе их действий – а также на уровне того, что было выражено/передано в результате их действий.

 

Поясню сказанное мной: аборт мог быть сделан по различным причинам, но по сути своей, чтобы он совершился, необходимо оставление (отвержение) ребенка его матерью. Оставление является действием, поэтому правомерно говорить о векторе оставленности, который находится в оппозиции к вектору доверия/любви, в конечном итоге вектору по направлению к Богу. Действия всех участников разделяли и создавали общий вектор оставленности. Именно эти главные векторы, отвержeнности и доверия/любви, уводящие от Бога и идущие к Богу, лежащие в основе действий и создаваемые действиями людей, ткущие ткань этого мира, и делают аргумент об отдаленном участии в зле пустым.

 

Как было сказано выше, стадии от аборта до продукции вакцины влючают в себя покинутость и расчеловечивание/обезличивание. Изначальная оставленность, аборт, создала возможность для отношения к абортированному как к не человеку и не личности, и эта возможность была использована. Каждая стадия использования тела абортированного представляет собой растущие расчеловечивание/атомизацию человека. Прадоксально, чем дальше от изначальной оставленности, тем больше отрицание личностности человека. Таким образом, хотя это и правда, что “historical abortion” ("давний аборт") не был сделан ради извлечения органа, который позже был использован для производства вакцины и поэтому можно спорить об “удаленном участии в зле”, тем не менее, в наличии имеется продолжающееся и все увеличивающееся уничтожение человека/его личности, посредством прогрессирующего и все более раcширяющегося расчеловечевания/обезличивания, в который вовлекаются все более широкие круги.

 

Эта мысль может быть проиллюстрирована гипотетической ситуацией, в которой пробирки имели бы этикетку с уточнением: “Вакцина от COVID-19 была создана с использованием клеток из почки, извлеченной из тела младенца женского пола, абортированного в 1973г., в такой-то стране”. При том, что это выглядит чудовищно, именно поэтому это уменьшило бы обезличивание/расчеловечивание абортированного человеческого существа и соответственно его оставленность, потому что это заставило бы людей (по крайней мере, некоторых) задуматься о младенце как о человеке. О таком же человеке, как их сыновья или дочери, как они сами[1].

 

 

Возражения

 

Один из наиболее убедительных аргументов в пользу использования оскверненных абортом вакцин против COVID-19 – что подобные вакцины делались в прошлом, все еще существуют и у нескольких из них нет этически приемлемых альтернатив. Раз мы их используем, значит, мы можем использовать и этически неприемлемые вакцины против COVID-19. Этот аргумент не выдерживает критики по нескольким причинам. Одна из них, что бешенство и краснуха (вакцины, у которых нет этически приемлемых альтернатив) представляют несоизмеримо большую опасность; в случае с бешенством смерть наступает в 99,9% случаев. Если краснухой заболевает беременная женщина, инфекция плода практически гарантирована и серьезные пороки развития плода крайне вероятны, также как и выкидыш. Фатальность COVID-19 (около %1-1,4) даже удаленно не приближается к этим цифрам и поэтому соображение “моя жизнь или уже мертвый человек” здесь не работает.

 

Другой аргумент: вакцины, созданные из стволовых клеток, происходящих из абортированных несколько десятилетий назад эмбрионов, никак не содействуют абортам, происходящим в настоящее время; “аборт был сделан в прошлом, а мы просто используем клетки, полученные в результате него”. Этот аргумент, который может показаться рациональным, немедленно превращается в ложный в свете открытий фактов нелегального изъятия органов из тел младенцев в разнообразных абортных клиниках и их продажи научным лабораториям. Это значит, что если бы для создания вакцины понадобился бы свежий “абортный материал”, его легко было бы достать; если его не достали для создания вакцин от COVID-19, это означает только, что “бессмертные клетки” вполе удобны и годны. Будучи весьма далеким от того, чтобы не содействовать абортам и использованию тканей эмбрионов, использование “бессмертных клеток” в вакцинах от COVID-19 их опосредованно поощряет, делая это приемлемым.

 

Однако, самой убедительной причиной, для меня лично, не принимать этически неприемлемую вакцину от COVID-19, является факт разрботки в настоящее время довольно значительного числа этически приемлемых вакцин от COVID-19 (некоторые находятся в финальной стадии работы, несколько уже одобрено к использованию) в различных частях света. Это значит, что создать этически приемлемые вакцины вполне возможно. Появление первыми оскверненных абортом новых вакцин означает только, что те, кто был вовлечен в их развитие и производство не ощущали весомой причины инвестировать в этически приемлемый вариант (несмотря на возможные технические сложности). Этот факт вскрывает нечто важное: если существует выбор между созданием этически приемлемой и этически неприемлемой вакцины и выбор был сделан в пользу неприемлемой, то это что-то говорит о состоянии современного человечества.

 

 

Что это?

 

Одних фактов абортов было бы недостаточно для возникновения идеи об абортированном ради нашего спасения Младенца Иисуса. Мне крайне сложно объяснить, логически и ясно, процесс формирования подобного анти-богословия или анти-идей, анти-материи. Проще сделать это с помощью образов. Представьте себе старый метод проявления черно-белых фотографий. На фотобумаге, опущенной в раствор, начинают медленно проявляться фрагменты снимка, бессвязные, не соединенные между собой. Это не самое лучшее сравнение, потому что, насколько я помню свою собственную работу над фотографиями, несвязанные фрагменты сливались в узнаваемую картину довольно быстро. Другое, более очевидное сравнение, с пазлом, совсем не подходит, потому что собирающий его уже знает конечный результат, когда все кусочки лягут на свои места. Или же, может быть, здесь лучше подойдет аналогия с кем-то, кто видит появлящееся перед его взором нечто знакомое, нечто выглядящее словно бы туманное отражение феноменов, которые имеют место в его собственном связном мире, упорядоченном Богом, в мире веры или даже просто в мире человеческой нормальности – но все же почему-то отражение выглядит странно и вызывает смутную тревогу, несмотря на то, что онo имеет происхождение в знакомой области добра.

 

Например, икона ниже всегда выглядела для меня, до COVID-19, как следующее: св. Иоанн Предтеча (написанный здесь с крыльями согласно его иконографии “Ангел пустыни”), держащий Чашу со Святым Причастием, символически представленным здесь маленькой фигуркой Младенца Иисуса, лежащего в Чаше. Это очень редкое изображение (обычно Чаша с Причастием пишется просто, без символов); скорее всего, иконописец написал в ней Младенца Иисуса, чтобы подчеркнуть смысл "чудесного и страшного Таинства", как это поется в православном песнопении, а также цену, которая была заплачена за наше спасение. Изображение крошечного Младенца на красном, т.е. цвета Страстей, фоне сильно действует на душу, вызывая покаянное чувство, как это делает и другая икона, "Богоматерь Страстная", показывающая Младенца Иисуса, внезапно увидевшего орудия его будущих Страстей, несомые ангелами. Сопоставление Страстей и Младенца (и Матери, на второй иконе) способно пробиться к самому огрубевшему сердцу. Вид Младенца Иисуса в Евхаристической Чаше напоминает также о том, что Христос реально присутствует в Святом Причастии

 

​

 

Нeобходимость объяснения иконографии на миг изгладила из памяти дискуссию в предыдущих главах, об аборте как предельной оставленности и использовании “абортного материала” как прогрессирующем усовершенствовании изначальной оставленности. Я надеюсь, что с этим предметом в поле зрения читатель может начать понимать, каким образом я внезапно, всего лишь на долю секунды, увидела вместо Младенца Христа в Евхаристической Чаше безымянного абортированного младенца, лежащего в медицинской посудине. Повторяю, что не знание о существовании абортов создало это беглое впечатление – я знала о них многие годы, точно также как я была знакома с данной иконографией в течение многих лет. Не вид абортированного младенца создал эту аналогию и не эта икона, потому что недостаточно узнать в одном изображении нечто, присущее другому, если они изображают совершенно разные, даже взаимоисключающие, реальности – даже если в в каких-то местах они выгядят визуально сходными. Их содержание и смысл делает это невозможным; увидеть одно изображение в другом означает, что показанные ими реальности начали крошиться и смешиваться.

 

Изображение абортированного ребенка, лежащего в медицинской посудине, и изображение Младенца Иисуса в Евхаристической Чаше могут выглядить формально слегка сходными, но их суть совершенно разная. Одно – это образ убийства, уничтожения человека/личности, смерти, обреченности и т.д. а другое – образ источника Жизни вечной, Святого Причастия, присутствующего в нем живого Христа. Младенец Иисус на иконе не мертв, Он благословляет Чашу поднятой правой рукой. Христиане причащаются Телу и Крови воскресшего Христа, Его живой Личности, своему Создателю. Именно поэтому знание того, что есть Святое Причастие, т.е. интимное теснейшее соединение с воскресшим Господом, делает совершенно невозможным увидеть на иконе что-либо, кроме символического изображения Святого Причастия.

 

Из этого следует, что единственный способ создать ассоциацию иконы Святого Причастия (т.е., самой Жизни) с видом абортированного ребенка (смерти) – это придать присущую Святому Причастию идею второму изображению, с помощью его оживления либо ведя себя так, словно это и есть причастие.

 

 

Наведение мостов

 

Я никоим образом не утверждаю, что существует некто или некая группа людей, сидящие и строящие заговор “давайте создадим дьявольскую имитацию христианского причастия”. Этого не требуется, т.к. это уже существует, в форме Черной Мессы с ее “причастием” оскверненных гостий, с использованием крови, спермы и т.п. Ритуальное убийство животных и иногда людей также используется. Черная Месса – это намеренная, вполне осознанная и в чем-то грубая попытка зла высмеять и извратить Божие, в осoбенности Литургию и Евхаристию – и, возможно, именно поэтому в моем восприятии она не так мощна, как “случайные и анонимные извращения” – или невинное проставление галочек в таблицах “найди сходство между двумя картинками”, которые выглядят происходящими сами по себе.

 

Поскольку очевидного плана нет, а есть только по кажущиеся случйности, я просто перечислю их так, как я их воспринимала. Сами по себе оскверненные абортом вакцины никогда бы не вызвали у меня ассоциацию со Святым Причастием, также как и кровавое жертвоприношение Черной Мессы не заставлет меня думать о христианском Святом Причастии. Это были разнообразные возвышенные описания вакцин в масс-медиа и в особенности процесс вакцинации в действии, которые начали намекать на возможное направление, ударяя по сходным струнам. Первой была популярная идея о “спасительной вакцине” вместе со “с нетерпением ожидаемая всеми”; спасительная вакцина – Чаша спасения; “с нетерпением ожидаемая всеми” – с нетерпением ожидаемое всеми пришествие Мессии/Христа. Далее, “все должны быть вакцинированы” – “пейте от нее (Чаши) все”. “Бессмертные клетки (точный перевод “клетки, которым даровали бессмертие”)” звучaло как издевательство над судьбой абортированного младенца, но также и как дьявольская имитация настоящего бессмертия, даруемого нам Христом, бессмертия тела и души вместе [т.е., человека во всей его совокупности], данной в причастии “бессмертного Источника”, Тела и Крови Христа [Личности].

 

Наконец, каким образом вакцинация началась в первой стране в мире начавшей ее, Великобритании: собор в Солсбери был превращен в “центр вакцинации”, церковные службы – приостановлены и “переведены в виртуальный формат во время пандемии”. Мистерия совершалась торжественно: хрупкие старые люди принимали “спасительную вакцину”, протестированную на клеточных линиях, происходящих из абортированного человеческого эмбриона, будучи “утешенными” органной музыкой, такой как прелюдии Баха (которые были написаны для Божественной Литургии) и прочей “успокаивющей” (т.е. духовной) музыкой. Несмотря на знакомую литургическую музыку и готический интерьер, собор не выглядел как храм; он почeму-то напомнил мне огромный зал в крематории, в котором родственники и друзья могут попрощаться.

 

Я забыла о решающем обстоятельстве. Не думаю, что эти ощущения и ассоциации появились бы у меня, если бы Чаша и храмы не сделали бы вакантными, готовыми к новому причастию в течение определенного отрезка времени. Если бы у нас всегда была наша Чаша спасения, я бы ничего не подумала о “спасительной вакцине”. “Все должны быть вакцинированы” не поставило бы галочку около “пейте от нее (из Чаши) все” без сокрушительного опыта, лишения всех нас Святого Причастия, и т.д. Дело не в создании параллельной реальности, имеющей сходство со Святой Мессой и Таинствами (как Черная Месса); дело здесь в стирании первой и введении второй – без намерения это делать или без осознавания этого.

 

Но как же все это началось? Я уверена, что все началось с закрытия храмов [как часть коронавирусного карантина] и смиренного согласия христианских Церквей с их “несущественным статусом”, навязнным им правительствами. Я писала об этом феномене в эссе “Транслируемый Христос”. Я доказывала в нем, что принятие Церкви Христовой того, что она несущественна, так что не только храмы могут быть закрыты, но и верующие могут быть оставлены без “несущественного” таинства, Святого Причастия, а также без соборования умирающих, является не только предательством людей, но и предательством Христа тоже. Если причастие Христу несущественно, тогда и сам Христос несущественен; если бы Он был существенным, людей бы не оставили без Него. Тамим образом, посреди карантина произошло нечто беспрецедентное: Христос = Бог был сделан несущественным, причем не миром (в этом не было бы ничего удивительного), а Его собственной Церковью.

 

Идея несущественных Церкви и Христа и Таинств была подчеркнута фактом, что различные магазины – винные, супермаркеты, промтоварные и кафе с едой навынос – оставались открытыми. Посему новая парадигма: Тело Христово менее существенно, чем пирожные навынос в кафе и Его Кровь менее существенна, чем вино в винных магазинах. Что же до виртуальной = транслируемой Мессы, ее эквивалентом была бы трансляция действий нескольких привелегированных, покупающих вино и пьющих его, с остальными жадно смотрящими на это.

 

Упомяну вскользь привкус абсурда, присутствующий во всей истории: Церкви не только “не удалось” увидеть абсурдность того, что ее собствнная нормальная активность была остановлена, в то время как мирская активность продолжалась в местах часто более многолюдных, чем церковные здания – Церковь также выдала довольно абсурное заявление, а именно, что она закрыла двери храмов для верующих, прекратила причащать и соборовать умирающих из любви к ближним. Нет необходимости развивать здесь эту тему; замечу только, что я воспринимаю абсурд, исходящий из других источников, как каким-то образом соответсвующий абсурду, созданному Церковью, например заголовок “Английский культовый собор в Солсбери наконец снова открылся – как центр вакцинации от коронавируса”, за которым следовало мнение организатора процесса “Когда вы рассмотрите все, вплоть до гаек и болтов – большие просторные помещения, высокие потолки, прекрасная вентиляция – это место (т.е. собор) просто идеально для социального дистанциирования"[2].

 

Возвращаясь к вакцинам и причастию: если к вакцине относились как к роду манны небесной или “спасительному средству”, “ожидаемому всеми”, “все взгляды устремлены на новую вакцину” и т.п., вплоть до придания ей некоторых атрибутов причастия, если первое публичное принятие ее было организовано в действующем соборе сделанном вакантным, сопровождалось торжественной музыкой, написанной для Божественной Литургии, тогда не является преувеличением воспринимать это как вид причастия – разумеется символического, новое причастие смерти, упакованное в благо обещания здравия тела. Почему смерть – потому что, несмотря на то, что используемая вакцина Pfizer/Biotech только тестировалась на стволовых клетках, полученных из человеческого эмбриона, она была осквернена достаточно, чтобы дать знамение[3].

Я написала это и решила на всякий случай проверить, какую музыку играли во время вакцинации. Первый рассказ онлайн дал мне " Jesu, joy of man's desiring” Баха. Я нашла это произведение и начала читать текст:

 

Иисус, радость человеческих желаний,

Святая мудрость, светлейшая любовь,

Привлеченные Тобой, наши души предвкушают

парение к несозданному свету.

 

Слово Божие, наша плоть, созданная

С огнем пылкой жизни,

Стремящаяся к еще непознаной истине,

Парящая, умирающая вокруг Твоего трона.

 

На дороге, по которой ведет надежда,

Слушай! - Что за мирная музыка звучит;

Там, где стадо, доверяющее Тебе,

Пьeт радость из бессмертного источника.

 

Их прекраснейшее удовольствие красоты,

Их святейшее сокровище мудрости.

Ты всегда ведешь принадлежащих Тебе

В любви неизведанных радостей.

 

Хорошо, вообразите старых людей, принимающих оскверненную абортом “спасительную вакцину”, т.е. оскверненную убийством младенца, его “бессмертные клетки” были использованы для вакцины на каком-то этапе. Независимо от того, как именно можно спорить фактическом присутсвии (я чуть не сказала “действительном присутствии”) “чего-то” от убитого человеческого существа в финальном продукте, метафизически/символически/как угодно “отдаленно” мертвый человек присутствует здесь, будучи символически выделенным из всех собравшихся как единственный во всем соборе убитый, использованный ради блага других и теперь сделавшийся центром всеобщего внимания, посредством получения этого самого блага.

Аналогия (перевернутая) вполне явна:

убийство младенца – убийство (принесение Себя в жертву) Христа;

претворение (преобразование) тела и крови абортированного младенца в “спасительную вакцину” в пробирке – претворение (преобразование) хлеба и вина в Тело и Кровь Христа в Чаше;

личность (младенец) сделался безличным

безличное (хлеб и вино) стали Личностью

и т.д.

 

Как ни посмотреть на это, есть нечто довольно неподобающее, для христианина, в присуствии оскверненной убийством вакцины в храме. Но вакцина не просто находится там – она дается и принимается, под аккомпанимент музыки и слов “Пьет радость из бессмертного источника”.

 

Я написала это и поняла, что, вероятно, это не было аккомпонировано словами, потому что скорее всего там не было хора, соответственно “Иисус, радость человеческих желаний” звучало только как музыка. Однако я не подумала об этом, когда увидела название; слова пришли ко мне как его органическое продолжение. Трудно отделить музыку от хорошо известных стихов, которые веками пелись поколениями верующих, возможно даже в этом самом соборе. Остановимся на том тогда, что слова были “невидимы” и “неслышимы”, точно также, как абортированный младенец был невидимым в пробирке и неслышанным о – но оба были там, как часть, присущая обоим. И все-таки, даже если мы уберем эти две невидимых реальности, есть нечто подло-омерзительное в том, чтобы играть “Иисус, радость человеческих желаний” в то время, как люди получают оскверненные абортом вакцины, в храме.

 

Церковь освободила пространство, физическое и метафизическое, для спасительных вакцин, но этого было бы недостаточно. Причастие должно быть авторизовано Церковью, и это тоже было сделано.

 

 

Игра в бисер

 

Это размыто, как почти все на картине. Теперешние финалисты в гонке ко всеобщей вакцинации, все как один оскверненные абортом, тем или иным образом, были объявлены различными крупными фигурами Римско-католической Церкви “этически приемлемыми”. Таков был финальный результат, до этого было некоторое расхождение во мнениях. Были и все еще есть другие мнения, высказанные несколькими пресловутыми “разоблачителями”, а именно, что подобные вакцины либо совершенно неприемлемы, либо приемлемы только при крайне тяжелых обстоятельствах и как результат тщательного рассмотрения реальной опасности и взвешивания ее против собственной совести. В конце концов Ватикан утвердил следующее:

 

"Если этически приемлемые вакцины от Covid-19  недоступны (например в странах, где этичные вакцины недоступны врачам и пациентам, или где их распространение более сложно из-за необходимости специального хранения или транспортных условий, или когда различные виды вакцин распространяются в той же самой стране, но органы здравоохранения не позволяют пациентам выбирать вакцину для прививки) то в этом случае нравственно позволительно принять те вакцины от Covid-19, для развития и процесса производства которых были использованы клеточные линии из абортированных плодов."[4]

 

Этот параграф достоин вимательного рассмотрения, потому что он скрытно разрушает нечто очень важное, а именно необходимость сделать выбор (индивидуальный выбор), посредством трех шагов. Делая это, он порывает с ‘Instruction Dignitas Personae on Certain Bioethical Questions’ ("Достоинство человеческой личности: инструкция по некоторым вопросам биоэтики")[5], более старым ватиканским документом, на который он ссылается и который тоже допускает возможность принятия этически неприемлемой вакцины “если этически приемлемой альтернативы не существует”, говоря о вакцинировании детей. Заслуживает внимания, что ‘Dignitas Personae’ имела в виду старые вакцины, сделанные десятилетия назад и у которых до сих пор нет этической альтернативы, в то время как недавний ватиканский документ о вакцинах от COVID-19 имеет дело с совершнно новой ситуацией, когда вакцины производятся в настоящий момент, в глобализированном взаимосвязанном мире, население которого обладает возможностью хоть в какой-то мере влиять на то, как именно вакцины создаются, этично или неэтично. Этически приемлемые вакцины могли бы быть доступны ранее и более широко и даже сделаться приоритетными, если бы Вселенская (Католическая) Церковь с самого начала непреклонно сказала “нет” этически неприемлемым вакцинам. Именно потому, что она не сделала этого, этически приемлемые вакцины недоступны христианам.

 

Следующий шаг: “распространение более сложно из-за необходимости специального хранения или транспортных условий” – совершенно ясно, что здесь обозначена еще одна причина не требовать этичные вакцины, даже если бы они были в стране. Но этого недостаточно и поэтому мы должны сделать шаг дальше: “или когда различные виды вакцин распространяются в той же самой стране, но органы здравоохранения не позволяют пациентам выбирать вакцину для прививки”. Это самая важная часть; она покрывает все. Она дает “органам здравоохранения” карт-бланш для отнятия у христиан выбора и возможности хоть что-то изменить. “Не рыпайся” говорит она, это не твое дело, вот тебе моя индульгенция. По сути это изъятие главой Католической Церкви не просто выбора, но даже и гипотетической необходимости сделать подобный выбор. Что этим было достигнуто: это еще одно подразумевающееся одобрение использованию “абортного материала” в глазах (и в сердцах) всего мира включая католиков, неважно, сколько раз было сказано “наше принятие вакцины с абортным материалом не отнюдь означает того, что мы ее одобряем”. Опять-таки, эти слова могли работать в прошлом, в случае, когда этически приемлемые вакцины не существовали, но не теперь, когда у Церкви был шанс подняться и отвергнуть этически неприемлемый вариант с самого начала, до его полной материализации. В конце концов, мы живем в весьма цивилизованные времена, так что правительства точно бы снизошли к нашему варварскому требованию, толерантности ради. Что по-настоящему поражает меня здесь, так это убежденность католических клириков в том, что возможно с непротивлением принять такую вакцину, но при этом выразить собственную про-лайф позицию. Судя по заголовкам разнообрзных газет, как “Ватикан: ОК принять вакцины, использовавшие абортные линии клеток” и возмущенным дискуссиям онлайн, в которых католиков называют “лицемерами”, мир понял это несколько по-другому – и вполне правильно.

 

Поскольку пока что в наличии имеется считанное число по-настоящему этически приемлемых вакцин (две в Китае и одна в Индии), ватиканский документ, скорее всего, подразумевал под “этически приемлемыми” более широко доступные и уже используемые вакцины, которые были тестированы на “абортном материале”. Я надеюсь, что данное эссе достаточно ясно обрисовало, почему это не так, прикоснувшись раз к чему-то “нечистому”или дьявольскому, вы уже не сможете отмыться – если вы притворяетесь, что это чисто и хорошо.

 

Документ, странно лишенный любого упоминания достоинства человека, кроме ‘Dignitas Personae’, запечатан обычным “моральность вакцинации зависит не только от обязанности защиты собственного здоровья, но также и обязанности преследовать общее благо.” Это рассуждение аналогично рассуждению о закрытии храмов и отмене причастия как несущественных, ради блага нашего ближнего. И, точно как в случае с отменой Таинств, реальная ситуация дает оттенок иронии: примерно в то же время, что был опубликован ватиканский документ, ученые сообщили, что вакцины, скорее всего, не смогут предотвратить передачи и распространения инфекции[6] – и в любом случае, мы пока мало что знаем об их действии – поэтому, логически рассуждая, те, кто отвергают вакцину, подвергают опасности только самих себя.

 

Таким образом, все богословие вакцинации из любви к нашему ближнему не основано ни на чем – как и аргумент “прекратите ходить в храм/прекратите причащаться из любви к ближнему”. Но каким-то образом довод “ради блага других” выдюживает, не подвержeнный влиянию грубой реальности.

 

Эти стремительные поверхностные действия, такие как “благословение” вакцин, по причинам, не имеющим с ними ничего общего или же оказавшимися не существующими сразу после того, как благословение было издано, вызывают у меня дезинтеграцию ума. В картине, сформированной этими действиями, отсутствуют согласованность и суть. Священник, отказывающий христианину в причастии или соборовании “из любви к ближним” – это анти-священник. Собор, в котором проходят “виртуальные службы”, в то время как его пространство освободили для торжественной вакцинации с абортным материалом – это анти-собор – возможно, даже более анти-собор чем анти-икона, мое видение абортированного младенца на иконе Христа.

 

 

Коллаж

 

Я не знаю, как выразить это. У меня ощущение, что нормальная крепкая реальность превращается в жидкость или в безумный коллаж, в котором разнообразные феномены отделены, отрезаны от их смысла, ценности, блага или зла. Кроме абсурда сопоставлений и рассуждений, описанных выше, это также было достигнуто посредством хронического неназывания вещей своими именами. Сравните два заявления, священника, говорящего “Вот вакцина, для создания которой были использованы клетки, извлеченные из тела абортированного младенца. Если ты боишься, что можешь умереть, прими ее с полным осознанием того, как она была сделана и помолись за ту, кто была убита и попроси у нее прощения” и того же священника, говорящего “прими неэтичную вакцину ради общего блага”. Первое заявление – это полная правда. Она не делает выбор легче или более дозволенным, она делает выбор осознанным. Почему-то, несмотря на то, что на страшное происхождение вакцины был пролит свет, ощущение от всей картины более человечное. Второе заявление берет целую картину, разрезает ее на куски, выбрасывает “неудобные” прочь, дистиллирует остаток, а затем собирает картину заново, соединяя “сделай это ради общего блага” (“благородный” перевертыш страха смерти) с “неэтичной вакциной” или с чем угодно, так же разрезанным на куски, дистилированным и распыленным. Согласись с этим, прими это и ты тоже будешь разорван и даже атомизирован, становясь частью искусственного бессмысленного мира.

 

 

Скульптура

 

Лет десять назад у меня возникла идея сделать из папье-маше две скульптуры, которые олицетворяли бы действие Бога и действие зла в мире. Действие Бога было обозначено, довольно предсказуемо, Распятием, векторы Бога устремлялись из его основания подобно розе ветров, в направлениях четырех сторон света, упорядочивая мир вокруг себя, преображая его. Контрфигура Христа, фигура дьявола в человеческом обличье, возникала из “озера” или “водоема”; оба, и фигура и похожее на озеро форма должны быть сделаны из обрывков газет – фрагменты новостей, фотографии событий и т.п. Они изображали людей, человеческих личностей. Хотя они и формировали появляющуюся, медленно воплощающуюся фигуру зла и они были людьми, в них не было смысла; выкладка их вместе каким-то образом лишала каждого его смысла, несмотря на то, что они становились частью “чего-то большего”, последовательного зла, олицетворенного возникающей скульптурой. Своим прогрессирующим воплощением зло проглатывало или лучше сказать опустошало их от их субстанции. Я не помню, как именно я обдумывала эти идеи, но они совершенно точно там присутствовали. Глядя на набросок десять лет спустя, я осознала другой нюанс, факт, что все эти события, будучи представленными фрагментами новостей и фотографий человеческой деятельности – которые в свою очередь представляли стоящих за ними людей – эти люди понятия не имели о большей картине, которая была сделана из них, из их личностей. Бoльшая и полностью бездушная картина возникает, сделанная из отдельных действий людей, их мыслей, людей как бессвязных кусков.

 

 

6 февраля 2021